Июль 1941 года во Владивостоке мирным уже не был — после объявления о начале войны люди пытались понять, как строить свою жизнь дальше. Дети в одночасье становились взрослыми, родители работали сутками, воплощая в жизнь призыв правительства «Все для фронта, все для победы». 22 июня 1941 года официально закончилось детство и Анны Дмитриченко: на подростка полностью легла забота о доме и братьях.
— Да не надо ничего писать про мое детство! Ничего там хорошего не было, зачем вспоминать-то? — возмущается Анна Афанасьевна, недавно отметившая 90-летие.
Родилась наша героиня в 1927 году в Суражевке. Ее родители работали в местном совхозе. Однако жизнь на земле достатка не гарантировала: еду приходилось добывать фактически из ничего.
— У нас там такой руководитель совхоза был, что за малейшее нарушение можно было и под следствие попасть. Так что мама боялась даже пытаться что-то взять. А отец… Ой, даже вспоминать о нем хочу! Помню, что все детство я была постоянно голодная. Вот представьте, что братья из рогаток сбивали воробьев и их мы ели, — говорит Анна Дмитриченко.
Незадолго до начала войны семья перебралась на Седанку: мама героини Варвара устроилась работать в военный санаторий. Вместо хоть и небольшого, но своего дома пришлось ютиться в одной комнате на третьем этаже деревянного барака.
— Но зато маме начальник санатория разрешил забирать домой оставшиеся обеды, так хоть есть начали, — вспоминает Анна Афанасьевна.
Владивосток, станция Седанка, 40-е
22 июня 1941 года в пригороде Владивостока был обычный день. Горожане уже знали о начале войны, а в пригороде о беде еще не было известно. Взрослые обрабатывали огороды, выгоняли скот на выпас, дети бегали вдоль полноводной еще реки, ловили рыбу. Было обычное лето со всеми его радостями.
— У нас никого на фронт не забрали: отец по возрасту уже не проходил, а братья — еще. Так что все остались дома.
Помню, о том, что началась война, мама сказала только вечером — глаза были покрасневшие, она сильно волновалась. Почувствовала ли я страх? В 12 лет я уже более или менее понимала, что такое война, но казалось, что все так далеко, — вспоминает Анна Дмитриченко.
Уже через несколько дней атмосфера вокруг изменилась: люди стали более серьезными, собранными, взрослые еще меньше времени проводили дома. Дети были сами по себе.
— Мама уйдет утром, задач на день поставит, и все, как хочешь, так и делай. Все должно быть сделано. А как иначе? Это же вопрос нашей собственной жизни. Вот и работали. Помогали ли братья? Младший еще маленький был, какой с него спрос? А вот что старший делал, не знаю. Он не докладывал, — рассказывает Анна Дмитриченко.
Весь день 12-летний девочки был расписан практически по минутам, времени на игры и общение с подружками почти не оставалось. Но дети остаются детьми, и хоть изредка, но удавалось обсудить свои девичьи секреты.
— Это очень странно: с одной стороны, мы взрослели очень быстро, а с другой — оставались детьми. Помню, что все годы до конца войны мы с подружками общались только на бытовые темы: что дома происходит, что в школе было и так далее. Ни о каких влюбленностях речи не шло. Как-то времени не было, да и не принято было — что люди подумают? Тогда очень важно было мнение соседей и собственная репутация. Хотя я в то время и слов-то таких не знала, но какое-то такое ощущение было, — смеется Анна Афанасьевна.
Край большой страны
Многие соседи уходили на фронт, и лишь немногие возвращались. Одно из воспоминаний того времени — соседка, получившая похоронку на сына. Он был единственный у матери, и женщина не перенесла известия.
— Мы сначала не поняли, что происходит — бегала по нашей улице и хохотала. Думали, вот надо же, какая веселая женщина. Потом уже мама объяснила. А женщину ту забрала к себе какая-то ее дальняя родственница, она жила в другом месте, мы больше не встречались, — рассказывает Анна Дмитриченко.
Жизнь на Седанке шла своим чередом: война была слишком далеко. Только один раз в самом начале войны детей разбудили ночью и велели экстренно покинуть дом. Почти всю ночь семья провела в ближайшем овраге. Причину тогда не объясняли. И только через несколько дней мама героини узнала, из-за чего была объявлена тревога.
— Ей на работе сказали, что заметили японский бомбардировщик недалеко и опасались, что он может сбросить бомбы. Подробности не разглашали, а мы были не приучены проявлять любопытство. Если так было надо, то зачем это обсуждать? – отмечает Анна Афанасьевна.
Малая родина
В то время Седанка была довольно отдаленным пригородом Владивостока. Добраться до города можно было, только запрыгнув в вагон товарного поезда либо же договорившись с шоферами организаций, которые по делам ездили в город. Именно поэтому жители этого района чувствовали себя обособленно и жили немного иной жизнью, чем владивостокцы, вспоминает Анна Дмитриченко.
— Мне уже потом свекровь дочери рассказывала, как им трудно было: ее-то мама из деревни от бабушки забрала в семь лет, и ей пришлось и за братьями следить, и по соседям подрабатывать, чтобы заработать хоть немного. Вообще во Владивостоке было сложнее. Мы-то просто жили, как жили, не особенно фиксируясь на том, что где-то война, и все мы обязаны вносить вклад в победу. Да, возможно, смеха было меньше, чем в мирное время, но у меня семья была такая, где было не принято много смеяться, петь. Наверное, потому что сложно было. Знаете, я потом, что бы ни происходило в жизни, чувствовала, что самое трудное я уже пережила. И чтобы ни было, я со всем справлюсь, — говорит Анна Дмитриченко.
Уже в 16 лет девушка пошла работать, еще через несколько лет вышла замуж, родила детей. Потом развелась с мужем и переехала во Владивосток. Говорит, что довольна жизнью и ничего менять не хотела бы.
— Я много об этом думала. Бывали года, когда казалось, что могла бы вернуться, вот это бы исправила. А потом думаю: а зачем? Все сложилось так, как надо. И нечего об этом рассуждать, — ставит точку в беседе героиня.
